Открытая библиотека. Фестивали, диалоги, дискуссии

Катерина Гордеева: Здравствуйте, меня зовут Катерина Гордеева, это «Октябрьские диалоги» в «Открытой библиотеке». И этот диалог хотелось бы начать со слов соболезнований родным и близким тех людей, которые погибли в самолете по пути из Шарм-эль-Шейха сюда, в Петербург. Ничего пока непонятно про эту трагедию, кроме того, что в одну секунду погибли больше двухсот человек. Давайте почтим их память минутой молчания.

(минута молчания)

Спасибо. Я приглашаю на эту сцену Ольгу Романову и Кирилла Набутова, выдающихся журналистов нашего времени. Мы будем говорить о телевидении, потому что из всех сфер и отраслей народного хозяйства в нашей стране эта развивается, судя по всему, наиболее успешно, и больше всего интересует государство. Не математика, не биология, не химия, а вот именно телевидение как индустрия.

Так получилось, что Ольга прилетела сегодня в Пулково за пять минут до того момента, когда должен был приземлиться рейс из Шарм-эль-Шейха, и видела и родственников, которые встречали самолет, и журналистов. Я думала сегодня… Я когда-то тоже была телевизионным журналистом. Это удивительная вещь, с точки зрения профессии — журналисты обязаны были быть сегодня в аэропорту. Что же случилось, почему не было сказано ни одного доброго или просто приличного слова про людей, выполняющих, в общем, свой профессиональный долг? Что случилось с нами и с телевидением?

Ольга Романова: Я весь день над этим думаю — почему у меня вырывалось слово «шакалы» при виде журналистов, почему они меня так раздражали, хотя сегодня в Пулково было много того, чего быть не должно. Долго объявляли о прибытии того самого рейса, который не мог никуда прибыть. Встречающие давали интервью журналистам… Я надеюсь, что это были не друзья, не близкие, а просто какие-то встречающие. Я летела, поэтому еще не знала, что случилось, и начала смотреть новости, только увидев журналистов. В аэропорту ничто не говорило о том, что случилась трагедия. Улыбчивые работники, объявления, реклама — все было на месте. А вот раздражение вызывали именно журналисты, хотя резануло все.

Наверное, самое простое объяснение — то, что общество изменилось, и вслед за ним, а, скорее, впереди него изменилась журналистика. Это простой ответ, но я не думаю, что верный. Еще один простой ответ: каковы медиа и порядки в них, таковы и журналисты. Тоже, наверное, не самый правильный. Давайте вспомним хотя бы поведение папарацци и гибель принцессы Дианы. Журналистов десятилетиями не любят всюду именно за это. За бестактность, за леопардовые труселя, которые я сегодня видела в Пулково, на барышнях, которые позаботились о том, чтобы ярко и красиво выглядеть в кадре в момент…

Катерина Гордеева: Ну, они, наверное, были на дежурстве и поехали, куда пришлось.

Ольга Романова: Ну, мы с тобой барышни, и иногда видно, когда что-то делается специально для кадра. Не знаю, как ответить на вопрос, что случилось и почему хочется сказать «шакалы».

Кирилл Набутов: Ну, это кратенькая такая беседа часов на восемь с экскурсом в историю российской журналистики, российского государства, православия, Никейского собора… И все это будет о том, почему сегодня журналистов называют «шакалами». С микрофонами молодежь в основном бегает, взрослого человека не заставишь бежать…

Катерина Гордеева: Есть Владимир Петрович Кондратьев на НТВ!

Кирилл Набутов: Да, он в этом смысле уникум, исключение, которое подтверждает правило. А обычно взрослые журналисты старые, толстые и ленивые, а мальчики и девочки — им нужно прорываться, выгрызать жизнь зубами. Они решили работать на телевидении и хотят стать звездами. В Питере этого мало, поскольку рынок маленький. А в Москве этой телепехотой заполнены все коридоры телевидения. Она ложится костьми, ее посылают в бой, на амбразуры с одним условием: этот рубеж должен быть взят, каким образом — неважно. Ты дашь взятку в аэропорту, отдашься сотруднику безопасности, можешь одеться как угодно, чтобы на тебя клюнули — неважно, ты должна привезти материал. Иначе ты на улице, а на улице стоит еще 500 000 таких как ты, в основном провинциалов, которые приезжают делать имя в Москве.

Их ругать можно, и «шакалами» называть их справедливо, но я когда это вижу, все время думаю — а была у них возможность стать другими в той ситуации и в том мире, в котором они выросли? У них нет представления о том, что хорошо и что плохо. У них нет представления о том, что можно и чего нельзя. Им поставлена задача: взять синхрон с матерью погибшего ребенка, иначе это не канал Life News. И в этой ситуации человек, который хочет сделать карьеру и не хочет остаться без зарплаты… Поставьте себя на его место. Здесь, я вижу, много молодых лиц. Честно ответьте сами себе: если бы я хотел сделать имя в журналистике, и мне говорят: неважно как, но привези это интервью. Многие ли не выполнят этот приказ любой ценой? Я их не защищаю, просто пытаюсь объяснить, как мне видятся эти люди.

Катерина Гордеева: Так не всегда было.

Кирилл Набутов: Так было не всегда. Я немножко постарше, когда я начинал работать корреспондентом на телевидении, было по-другому. Тогда и выгнать могли за другое. Ну, и новостей не было, честно говоря. Тогда нужно было вовремя сказать «...и лично Леонид Ильич Брежнев» и показать кадры того, как бригада выполняет план на 108 процентов на заводе имени двадцать какого-то съезда партии. Это не новости были. А сегодня это рынок.

Катерина Гордеева: Все-таки рынок?

Кирилл Набутов: Все-таки рынок. Он плохой, кривой, косой, его держит государство. Ну, конечно, смешно говорить о настоящем рынке, когда канал «Россия» контролируется Россией, «Первый канал» и НТВ контролируются Ковальчуком в интересах понятно кого, и то же с РЕН-ТВ, СТС, «Пятым» и так далее. Смешно в этой ситуации говорить о рынке как о конкуренции каких-то медиамагнатов — их два, и те в завязке. Ну, что вы так смотрите, это же не секретные данные. Но это все равно рынок, потому на верхнем этаже, за зубцами Кремля или около, любому начальнику телеканала говорят: старичок, у тебя есть госзаказ, ты должен, условно, пять раз показать Путина, четыре Медведева, три — Иванова, должен осветить такие-то сюжеты, а остальное зарабатывай сам. Зарабатывай рейтинг! А рейтинг — это мама погибшего ребенка.

Ольга Романова: Вообще, журналистика — это занятие так себе.

Кирилл Набутов: Это ******** (ерундовое занятие — прим. «Медузы») жуткое. Извините, я говорю по-ленинградски, мы же в культурной столице находимся. Просто надо подумать, что у этих юных шакалов может в башке находиться.

Ольга Романова: Кирилл сейчас говорит о плохой, но журналистике. Давайте все-таки проведем некоторую грань — телевидение сейчас иногда не совсем журналистика, а иногда совсем не журналистика, а пропаганда. А это совсем другая профессия.

Кирилл Набутов: Да, сегодня нет прессы, есть пресс-служба.

Ольга Романова: И мы все-таки имеем дело с пропагандистами. Эти мальчики и девочки в леопардах сегодня в Пулково жестоко, неумело, по-свински, но выполняли журналистскую работу. Может быть, с ними можно иметь дело — воспитывать, образовывать. Может быть, из них получатся со временем отличные, не знаю, военные репортеры. А когда ты пропагандист, то уже все. Ничего (извините, можно по-питерски, да?) кроме говна из тебя ничего не получится.

Кирилл Набутов: Приятно, что мы перешли наконец от высоких тем к простому русскому языку, который позволяет нам чувствовать себя всем в одной тарелке. Все-таки это библиотека, это центр культурной жизни… Тем более это Невский проспект, и здесь рядом дворец Белосельских-Белозерских, он же великого князя Дмитрия Павловича, куда тот приехал после того, как замочили Распутина. Напротив Дворец пионеров, он же Кабинет Его Императорского Величества (это как администрация президента). Ну, то есть, это культурный центр страны, и мы здесь можем говорить на нормальном русском языке.

К вопросу о шакалах — а как этим пионерам, этой пехоте телевизионной, понять, что можно, а чего нельзя? Ведь он приходит с улицы, он ничего не знает. Закончил он журналистский факультет или нет (лучше бы не заканчивал, потому что это фуфлыга, а не образование), он хочет стать звездой. Он видел, например, по телевизору Катю Гордееву с ее прекрасными фильмами, родители его знают Ольгу Романову, которая получила ТЭФИ за великолепное новостное шоу… А он приходит и ему говорят: иди, там разбился самолет, привезешь, будем разговаривать. А он еще не знает ничего! Он, может, и целовался-то всего три раза!

Ольга Романова: Ну, а вот, когда ему 60 и, в общем, все то же самое…

Кирилл Набутов: Мы знаем массу таких примеров, да, когда человек проработал 40 лет, и только количество поцелуев в биографии увеличилось, больше он ничему не научился.

Катерина Гордеева: А вот, кстати, интересно — средний возраст репортера в кадре на CNN — 40+. У нас в этом возрасте люди на телевидении уже на пенсию выходят.

Кирилл Набутов: Так поэтому Америка и загнивает, а мы растем, развиваемся, расцветаем!

Катерина Гордеева: Да, это поразительная ситуация, получается, что у нас работает в основном как раз эта «журналистская пехота», о которой говорил Кирилл. С ними легче управляться?

Кирилл Набутов: Хотим мы того или не хотим, наше телевидение повторяет путь американского просто потому что у нас телевизионный рынок начался гораздо позже…

Ольга Романова: Вообще ни разу не соглашусь.

Кирилл Набутов: Ну и не надо. Это как раз говорит о том, что мы живем в демократической стране и не обязаны друг с другом соглашаться!

Катерина Гордеева: И в демократической библиотеке!

Кирилл Набутов: И в демократической библиотеке! Свобода мнений есть! Вот, Ольга считает, что наше телевидение не повторяет американское.

Катерина Гордеева: А какое повторяет?

Ольга Романова: Ну так - особый путь!

Кирилл Набутов: Особый путь, да. Как говорил Андре Мальро, Россия находится не в Европе и не в Азии, она находится в России. Так вот, насчет того что можно и нельзя. Как этой молодой пехоте, этим пионерам научиться отличать зерна от плевел? То, что можно от того, что нельзя? В учебнике этого не прочтешь. Нужно учиться у кого-то, кто рядом, кому ты веришь. В семье это вряд ли рассказывали на примерах твоей профессии - если у тебя мама врач, а папа инженер, они не сталкиваются с этим. Ты приходишь, и вот тебе ставят такое задание. Я много работаю с такими людьми… Между прочим, в группе, организующей диалоги, работает одна чудесная, талантливая девушка, я уж не буду ее имя говорить…

Катерина Гордеева: Александра Янбухтина.

Кирилл Набутов: Да, она пришла как раз корреспондентом и в результате стала на глазах вырастать в замечательного режиссера. Просто попала туда, где дали возможность работать, не мешали и показывали какие-то элементарные вещи.

Так вот, проблема в том, что они не знают, что хорошо, а что плохо…

Ольга Романова: Ну, это вопрос к Песталоцци, Ушакову и Макаренко. Это не совсем про ремесло. Мы можем вспомнить такого известного фотографа Картера — все знают его знаменитый кадр из Судана: ползет умирающая девочка, и рядом стервятник. Он просто сделал этот снимок и ушел. Снимок был опубликован, и последовала очень жесткая реакция общества. Может быть, девочку нельзя было спасти, мы не знаем, и он этого не знал, он ушел. Ему не было ни 16, ни 25. Он потом покончил с собой после этой истории, не смог жить. И это разговор — о нравственности, ремесле, журналистике, — он вечный, нескончаемый.

Я 15 лет преподавала в Высшей школе экономики, и всегда начинала разговор о профессии с первокурсниками с анекдота, наверняка многие его слышали. Известная библейская ситуация: Моисей выводит народ из Египта, пустыня, сзади египетская конница, фараон, впереди Красное море. В общем, так себе ситуация. Моисей собирает свой народ и спрашивает: «Скажите, кто у нас самый умный?» — «Ну, Моисей, твой пресс-секретарь Абрам», — говорят ему. «Давайте его сюда! Абрам, ты видишь ситуацию: конница, фараон, Красное море, что делать будем?» — «Я думаю, тебе стоит взойти на гору Синай, воздеть руки и попросить Господа, дабы он разверз воды Красного моря и евреи прошли по дну аки посуху». — «Здорово! А ты гарантируешь, что это получится?» — «Нет, я гарантирую публикацию в Ветхом Завете!»

Я никак не хочу приравнивать журналистов к писателям скрижалей и к людям, которые творят историю, легенды, но все-таки к этому профессия причастна. Недаром именно из журналистов выходят прежде всего писатели и политики. В итоге, в истории остаются наши закорючки. Не остается имен, но остается восприятие мира журналистами. Поэтому так опасно то, что сейчас происходит с нами и обществом, потому что люди, которые называются журналистами, сами понимаете, что сеют сейчас в головах.

Конечно, сейчас модно и прилично говорить, что не смотришь телевизор, но, наверное, в девяти случаях из десяти — это лукавство. Телевизор идет фоном в поликлинике или на педикюре, в соцсетях мелькает — посмотрите, что в очередной раз выдал Соловьев. Мы все равно находимся в контексте — новостном, информационном, пропагандистском.

Конечно, когда мы говорим о переменах, происходящих в обществе, мы всегда вспоминаем телевидение. Но мне до сих пор кажется, что, стоит начать показывать хотя бы раз в день — не знаю, например, старые «Намедни» Леонида Парфенова, начнутся перемены, перемены в головах. Связь телевизора с головой прямая, и чем проще человек, тем она прямей.

Мне очень понравилась одна питерская история, которая недавно появилась в соцсетях. Пожилая тетушка вызвала молодого соседа, автора как раз этой записи, и сказала: у меня был в гостях внук, и после его визита перестал работать телевизор, показывает только природу, образовательные программы и канал «Культура», что-то он наверное накрутил не то. Молодой сосед взял пульт и увидел, что внук заблокировал все федеральные каналы. И он сказал: вы знаете, этих каналов у вас теперь действительно нет, но я могу вам спорт добавить!

Мы видим, как люди от телевизора начинают физиологически меняться, болеть… давайте не будем называть это журналистикой.

Кирилл Набутов: Я во многом с Олей согласен, но пытаюсь ответить себе на вопрос, что делать, и может ли быть сейчас по-другому. И прихожу к печальному выводу, что по-другому, наверное, быть не может. Что такое телевизор? Его делают люди живые. У каждого есть ответственность перед семьей, детьми. «Вы же понимаете, у меня дети», — сказал Аркаша Мамонтов, некогда воспитанник школы НТВ, а сегодня один из самых нерукопожатных людей на телевидении. Ну, и начальнику любого телеканала надо кормить детей и внуков. Можно ли осуждать за это всех людей подряд? Нет, наверное.

Телевидение это всего лишь одно из бесчисленных отражений жизни общества, извините за высокопарность. Какое общество, такое и телевидение. Вечный спор с Костей Эрнстом или Кулистиковым — что первично: главные каналы показывают помойку, потому что ее зрители требуют и не хотят другого смотреть, или, наоборот, зрители стали такими, потому что их много лет пичкали помойкой? Любой теленачальник скажет: старик, ты же профессиональный человек. Мы показываем то, на что есть запрос у зрителя! Все эти красивые разговоры про воспитание поколения, про духовность ты забудь, потому что будет совет директоров, и с меня снимут шкуру: где доходы? И меня выкинут отсюда к чертовой матери с прекраснодушными разговорами про эстетику, с умными передачами.

Ну, Костя Эрнст, он человек интеллектуальный, поэтому «Первый канал» иногда выдает такие протуберанцы: какие-нибудь интеллектуальные программы в ночи или концерт Вячеслава Бутусова. Канал НТВ — попроще, канал «Россия» - вообще обсуждать не хочу. «Пятый канал» показывает сериал «След».

(смех в зале)

Ну а чего вы гогочете? Поднимите руки, кто регулярно смотрит сериал «След», только честно! Ну, понятно, мы в библиотеке сидим…

Катерина Гордеева: Нет, вот, два человека честных!

Кирилл Набутов: Ребята, народ смотрит сериал «След»! Я знаю людей, которые его делают, это мои друзья, они все прекрасно понимают в телевидении. Они говорят: а что ты хочешь? Канал этого хочет, потому что этого хочет зритель. А внук этого зрителя надевает леопардовые трусы и едет брать интервью в аэропорт, когда рухнул самолет. В этой ситуации я не могу дать рецепта…

Ольга Романова: У меня есть рецепт. Есть такой прекрасный немецкий фильм , который в русском переводе называется «Прочисть мозги». Он как раз про телевидение и рейтинги. Если говорить очень коротко — жил такой страшно популярный телеведущий, типа Нагиева, только хуже. Он плохо себя вел с девушками, сидел на наркотиках, безобразно себя вел в быту и на производстве и вел ужасное шоу, которое всем очень нравилось. И вдруг его по какой-то причине внезапно уволили. И он решил назло тому каналу путем нехитрых манипуляций подделать рейтинги, ну, становясь, разумеется, по ходу дела приличным человеком. И когда вдруг стали публиковаться странные рейтинги, в которых опера Вагнера вышла на первое место, народ начал смотреть это — ну, все смотрят и я смотрю!

Катерина Гордеева: В нашей стране с Вагнером не сработает!

Ольга Романова: Да, нехорошо получилось. Ну, пусть будет «Князь Игорь». Конечно, это притча, комедия, но, если зрителю рассказывать, что «След» - это не круто, а круто… ну, есть же например сериал «Ликвидация»?

Кирилл Набутов: Ну, он, во-первых, короткий, потому что очень дорогой в производстве. А сериал «След» снимается, условно говоря, одной камерой и по одной серии в день. А еще вот есть такое — «Детективы», знаете?

Катерина Гордеева: О, уже больше народу знает!

Кирилл Набутов: Ну, он менее противный, это иностранный формат, по немецкой лицензии. И вот, продюсер Левин его запускал. Ему немцы, авторы, сказали: ты только не бери людей из кино, чтобы снимать этот сериал. Они скажут, что так снимать нельзя — за три копейки, без декораций, грима, костюмов… Он не поверил и сначала взял группу из кино. Та ему через два дня сказала: нет, так снимать невозможно! Ну и он взял телевизионщиков, и все они прекрасно ему снимали.

Насчет рейтинга все правильно сказано. Рейтинг — вещь достаточно неточная и лживая. Но пока я буду показывать Бородина каждую неделю вечером в воскресенье, я не успею его допоказать до того момента, когда его полюбит страна, меня раньше уволят.

Я все время думаю об одном. Что-то леопардовые трусы ко мне прицепились. Все-таки эти пионеры должны попадать в руки тех, кто имеет какое-то представление о добре и зле, о том, что можно и что нельзя, потому что учатся они у своих ближайших начальников. И проблема как раз в том, что внутрь им сегодня никто не вставляет тот градусник, которым можно измерить, что можно, а чего уже нельзя.

У Галича есть отличное стихотворение, которое он всегда предварял маленьким рассказом. Он приехал в пятидесятые годы на дачу Большого театра в Серебряном бору, сейчас это считай город. Осень, народу мало, купил путевку, приехал. И возле столовой там у из земли торчала палка, на которой висела гиря на цепочке. И он никак не мог понять, что же это такое, спрашивал у всех, и никто не знал. Однажды он встретил сотрудницу столовой, которая сказала: «А, так это говономер». «В каком смысле?» - спросил Галич. — «Ну, понимаете, там септик, канализационная емкость, и когда уровень повышается, гиря постепенно опускается, и видно, что нужно вызывать ассенизацию». И Галич написал такой стишок:

Все было пасмурно и серо,

И лес стоял как неживой,

И только гиря говномера

Слегка качала головой

Не все напрасно в этом мире,

Хотя и грош ему цена,

Покуда существуют гири

И виден уровень говна.

Так вот, у каждого внутри должна быть такая гиря на палочке, но вот как это сделать, я не знаю.

Катерина Гордеева: Но есть же еще сумасшедшие метаморфозы — люди, которые возглавляют наши телеканалы, их все знают как журналистов высочайшего уровня. Но как учат на стрельбе, что пистолет — продолжение твоей руки, так вдруг эти теленачальники вдруг почувствовали себя государевыми людьми. Я желаю Нике Стрижак выздоровления, думаю, действительно так совпало, что она заболела, но вот ни один сотрудник федерального телеканала к нам так и не пришел — многие соглашались поначалу, потом сообщали, что нужно переговорить с начальством, и потом оказывалось, что есть три тысячи разных причин, по которым они не могут сюда прийти.

Каждый человек с микрофоном считает себя продолжением своего начальника за компьютером, который себя считает продолжением большого теленачальника, который ходит на летучки в Кремль. То есть это все массовая кампания по агитации и пропаганде, а не по информированию населения. Как это произошло? Вот этот щелчок, этот момент кто-то может вспомнить?

Ольга Романова: Странная ты, Катя! Мы с тобой просто начали работать в очень краткий миг, когда этого не было. А так — от Салтыкова-Щедрина, с поправкой на изобретение телевизора, все одно и то же. Просто это время, эти несколько лет свободы, закончились, и началось все как обычно.

Кирилл Набутов: Через несколько лет — вопрос только в том, кто из сидящих в зале, до этого доживет - будет поворот флюгера в другую сторону, а потом опять в эту. Если отмотать назад и посмотреть на прошлое, даже без сарказма, насчет нынешней власти, мы увидим, что была Екатерина II, а за ней Павел, потом Александр I, который претерпевал всякие метаморфозы, а потом Николай I, который на тридцать лет все заморозил к чертовой бабушке, потом Александр II — освобождение крестьян. Его народ же и замочил. Потом Александр III опять все зажал, потом Николай II — опять все распустилось… Так и будет все время, туда-сюда.

Ольга Романова: А вообще началось все с Гутенберга. Расцвет эпохи журнализма начался с этого. Изобрели печатный станок, и через каких-то несколько десятков лет, что для того времени — мгновение, на воротах известной виттенбергской церкви были прикреплены 95 тезисов Лютера. 95 тезисов можно было напечатать, они стремительно разошлись по всей Европе, и еще через каких-то тридцать лет началась Реформация, и Европа стала такой, какой мы более или менее себе представляем. И тогда же начало развиваться то, что можно было бы назвать журналистикой. Посмотрите, как круто почти 500 лет жили журналисты! Они всегда имели два «конца» — продавали и газету, и рекламу в ней. Жили так столетиями, и тут бац — «Конец истории», Фукуяма и, главное, интернет, и журналистом может чувствовать себя любой, у кого есть твиттер и телефон. Профессия совершенно изменилась. Тут не нужны уже даже никакие ремесленные навыки, не говоря уж о нравственных…

Кирилл Набутов: Да нет, нужны, нужны. Даже передачу, которая будет врать, нужно делать умело. Другое дело, что один скажет — мне зарплату платят, и мне все равно, делаю, что говорят, а другой начнет мучиться, переживать и говорить «как же так, это же вранье, это бесчеловечно». Ну хрен с ним, с Гутенбергом, тем более что не до конца известно, что он там изобрел…

Вот девчонки заговорили, что когда они начали работать, было таких пять-семь лет, такое сладкое время, когда была свобода, и вау… Я вот начинал работать в самый расцвет застоя, это я просто хорошо сохранился. Вы вот даже не помните, кто такой Брежнев, а я помню! Я пришел на телевидение на практику, вот той самой молодой пехотой, и меня отправили на первую съемку. Я наложил в штаны от страха, потому что — как это, ездить на съемку, тебе дают оператора, камеру, автомобиль… Бензин для него дали, который не всегда далеко был! Пленку дали, пленки дали мало, поскольку дефицит. Работа была следующая. Это был 1977 год. Готовилось принятие брежневской конституции…

Катерина Гордеева: А вы действительно хорошо выглядите!

Кирилл Набутов: Ну, на мне еще грима килограмм, меня сейчас час гримировали, зубы вставляли и волосы по одному. Так вот, по всему городу — дело было в Ленинграде, но такое происходило везде — ездили журналюги, по трудовым коллективам и домой к жителям города, по спискам, выданным в парткоме. И люди вносили предложения в проект Конституции. Сажали семью — он врач, она — продавец в магазине, дети — школьники. И они сидели, «мотор», камера пошла, и нормальные люди, которые прекрасно понимали, что все это абсолютная чушь, что в стране нечего жрать, что не купить книг, не купить джинсы детям, они говорили: «Мы нашей семьей прочитали проект Конституции и хотели бы внести поправку в статью номер 221. В ней написано, что государство обеспечивает в максимальной степени потребности человека в жилье. Мы считаем, что слово «максимальной» неправильное, лучше написать “в очень большой степени”». Спасибо, съемка окончена, это идет в новости.

Вот сегодня происходит то же самое, по большому счету, только через виток. В той ситуации можно было работать только в спортивной редакции, где еще можно было сказать, что счет 2:1, и американцы выиграли у наших. И то не всегда! Помните, был такой гроссмейстер Виктор Корчной? Он остался на Западе. Его прокляли, после чего он вышел в финал в чемпионате мира и играл с нашим Анатолием Карповым. Так вот, нельзя было сообщать, что Карпов играет с Корчным! Нужно было говорить так: в третьей партии матча за звание чемпиона мира по шахматам Анатолий Карпов начал ходом е2-е4. Соперник ответил е7-е5. Фамилию нельзя было произнести!

Ольга Романова: А вот сейчас фамилия Навальный запрещена…

Кирилл Набутов: Конечно, сейчас то же самое! Поэтому я вот думаю, что надо пойти в какую-нибудь спортивную редакцию, тем более теперь есть Матч-ТВ, им сейчас денег много дали. Позавчера была презентация, в гостинице «Украина», на которую денег было потрачено…

Ольга Романова: «Украина»?

Кирилл Набутов: Да! Задумайтесь!

Катерина Гордеева: Совпадение? Не думаю!

Ну а вот представим себе: наступило светлое завтра, телеканалы стали свободными, пресса тоже, пришли новые начальники, или существующие вынули из головы чип, и решили, что классно было бы делать нормальное свободное телевидение, чтобы оно сообщало новости, делало журналистские расследования и так далее. То есть всем людям, которые будут там работать — а это не только журналисты, а и редакторы, продюсеры и так далее — им придется откуда-то выудить воспоминания о том, как это все должно выглядеть, ну, или кто-то должен прийти их научить. Кто бы мог их научить работать профессионально, что мы сейчас имеем в области базы?

Ольга Романова: Бросьте, Катя, не будет в светлом завтра никакого телевидения.

Катерина Гордеева: Ну взялись же они откуда-то в 1990-х, и Невзоров, и Мамонтов, в конце концов?

Кирилл Набутов: Ну в том-то и дело, что взялись откуда-то. Никто ничему не учил. Факультет журналистики — ну, об этом даже смешно говорить. Но как только стало можно что-то делать… Вот, старшие помнят — ах, Ленинградское телевидение… Да не было никакого Ленинградского телевидения, чушь это собачья, я там работал и знаю. Просто чуть-чуть открутился кран, чуть-чуть стало что-то можно. И тут же, в течение одного-двух лет начали появляться какие-то передачи - «600 секунд», «Музыкальный ринг», «Адамово яблоко», Максимов, конечно. Просто чуть-чуть перестали закручивать. Если вдруг сейчас произойдут изменения в обществе и появится чуть больше кислорода, сразу появится талантливая молодежь.

Катерина Гордеева: То есть откуда-то появятся новые Листьев и Политковская?

Кирилл Набутов: Да они уже есть , просто сегодня они не могут что-то сделать. Да и это не совсем так — мы же все про новости в основном говорим, про то, на чем сосредоточены главные усилия и деньги.

Катерина Гордеева: Ну, вот после того как с журфаком МГУ стало нехорошо, была Вышка, Ольга там преподавала. Что сейчас происходит в Высшей школе экономики, на факультете… как он сейчас называется?

Ольга Романова: Сейчас объединили факультет медиакоммуникаций, то, что раньше называлось журналистикой, с рекламой и дизайном, кажется, даже промышленным. Аня Качкаева, многим хорошо известная, несколько лет строила очень интересный факультет. Она была отстранена от этой работы без объяснений, и сейчас факультет возглавляет Андрей Быстрицкий, человек из ВГТРК.

Я сейчас занимаюсь в основном не журналистикой, а разнообразными тюремными историями, это движение «Русь сидящая». И вот, если бы я рассказывала какому-то своему знакомцу по этой части жизни про Быстрицкого, я бы для краткости сказала «шерстяной». «Шерстяной» — это заключенный невысокого ранга, совершивший, чаще всего, какое-то противное преступление, который активно сотрудничает с администрацией во вред своим товарищам по несчастью.

Катерина Гордеева: А ты преподаешь там еще?

Ольга Романова: Нет, кажется, не преподаю, но мне никто еще ничего не сказал. Я на работу хожу, экзамены принимаю, что-то там происходит, но мне это неизвестно.

Мы в течение многих лет задавали детям, которые хотели стать журналистами, один и тот же вопрос на приемных экзаменах: Представьте, что ваша мечта сбылась, вы журналист. Какой вы журналист, чем вы занимаетесь? Дети говорили, что хотят быть похожими на, например, Андрея Колесникова из «Коммерсанта», Кирилла Набутова, Познера, Парфенова, естественно. А сейчас приходят дети, которые хотели бы выучиться и стать… Дмитрием Киселевым.

Катерина Гордеева: Правда?

Ольга Романова: Правда. И их много. «Мы пришли сюда, чтобы выучиться и работать в Life News». Это говорят дети после 11-го класса.

Кирилл Набутов: А что в этом удивительного?

Ольга Романова: Я не удивляюсь, я просто не очень хочу иметь с этим дело.

Кирилл Набутов: Я тоже не поклонник Life News, но дело не в том. В 1990-е годы опросы старшеклассников показывали, что мальчики хотят быть бандитами, а девочки — проститутками, или выйти замуж за иностранца. Сейчас мальчики хотят быть чиновниками. Просто, как принято говорить в интеллигентных семьях, тренд такой. Русское такое слово, от него известный глагол «трендеть». Сейчас такой тренд — мальчики хотят быть как Дмитрий Киселев. Большой патриот. Я помню, в 1994-м году он был собкором российского телевидения в Скандинавии, и мы ходили в обносках, а он во всем иностранном, был очень важным и ни с кем не разговаривал, потому что он за границей работал. А теперь он патриот. Ну и шут бы с ним, все равно мы все умрем.

Извините, я немного отвлекусь от главной темы. Я бы вот, во-первых, закрыл бы все факультеты журналистики, и все их деньги отдал в фонд помощи больным детям и старикам.

Голос из зала: А выпускникам куда?

Кирилл Набутов: Выпускникам — на улицу, мести, там насрано. Сначала — освоить профессию дворника, и я не шучу. Я честно скажу — я бы сделал систему профессиональных школ, куда бы принимал только людей, имеющих какой-то житейский опыт — хотя бы армейской службы, или работы один-два года, чтобы люди хотя бы немного узнали жизнь. Чтобы быть журналистом, на лекции ходить не надо, нужно просто повышать свой уровень — учиться читать правильно, узнавать самостоятельно какие-то вещи. Если вы учитесь на инженера и вам хочется писать — да вы в блогах сегодня можете самовыражаться сколько угодно! Тебя заметят и к тебе придут, и предложат работать в газете или в телевизоре. Если ты поработал на заводе или фельдшером, ты хоть что-то знаешь, у тебя есть какая-то привязка в жизни. Спортсменом ты был, театральный институт кончил — у тебя профессия какая-то есть.

Ольга Романова: Должно быть любопытство! Нужен талант, чтобы стать балериной, художником, писателем, нужно любить детей, если ты хочешь работать в школе и детсаду. Если ты хочешь быть журналистом — черт с ним, с талантом, любопытство должно быть, если нет его — все, уходи. И это самое главное. Даже когда речь идет о каких-то самых циничных вещах, все равно в основе любопытство — что они чувствуют, что они думают? Как я бы вел себя на их месте? Нужно попытаться понять и рассказать.

Кирилл Набутов: Абсолютно согласен. Вот, все-таки, чувствуется в Оле опытный преподаватель, так она гладко стелет, красиво, я так не умею.

Катерина Гордеева: Вам нужно в паре работать!

Кирилл Набутов: С удовольствием!

Ольга Романова: Здравствуй, Бим!

Кирилл Набутов: Иногда бывает, что тебя нанимают телеведущим какой-нибудь телепередачи…

Катерина Гордеева: С вами это еще случается?

Кирилл Набутов: Вот сейчас даже больше стало, потому что я сказал, что готов к передачам про спорт. Сейчас на «Первом» снимается шоу «Без страховки», мы там ведущие с Яной Чуриковой. Приходишь, и тебе тексты дают: «Здравствуй, Яна!» — «Здравствуй, Кирилл!» — «Как ты прекрасно выглядишь!» — «Не хуже тебя, дорогой!». Это вот здравствуй, Бим, здравствуй, Бом.

По поводу журналистики могу рассказать свой любимый анекдот, к сожалению, снова актуальный. Наполеон, уже после поражения при Ватерлоо, уже на острове святой Елены сидит и читает газету «Правда». К нему подходит маршал Ней (хотя маршал Ней не был на святой Елене, но неважно) и говорит: «Сир, если бы у нас были такие танки как у русских, мы бы не проиграли битву при Ватерлоо». Наполеон ничего не отвечает и продолжает читать дальше. Тогда Ней говорит: «Сир, если бы у нас были такие ракеты, как у русских, мы бы не проиграли при Ватерлоо». Наполеон молчит. Ней говорит: «Сир, если бы у нас были такие пушки, как у русских, мы бы точно не проиграли битву при Ватерлоо!» И тогда Наполеон складывает «Правду», поворачивается и говорит: «Если бы у нас была такая газета, как у русских, никто бы не узнал, что мы проиграли при Ватерлоо!»